нашей семье, как во многих других семьях, когда родители были на работе, их функцию выполняла бабушка. Звали ее Мария (или как мы ее называли «баба Маня»), и уже тогда, во времена моего детства, она казалась нам очень старенькой. Баба Маня знала огромное количество различных историй из прошлой или «давешней», как она говорила, жизни. И мы с сестрой могли часами сидеть, замерев, и слушать, тем более что рассказчик она была великолепный. Сегодня после Дня памяти и скорби вспоминаются два из таких ее рассказов.

Жили они в то время в деревне под Волоколамском. Ее мужа Николая, как только началась война, забрали на фронт, и она осталась одна с четырьмя детьми, старшему из которых было 12, а младшей - 4 года. Осенью в деревне появились немцы, жить с каждым днем становилось тяжелее, не хватало еды, дети от голодухи все чаще и чаще болели. Однажды партизаны подожгли конюшню, и оккупанты, согнав всех жителей, заперли их в сарае на краю деревни, намереваясь сжечь. Спасти их могло только чудо. А надо сказать, что моя бабушка была по-настоящему верующим человеком, в том глубинном, коренном понимании Бога, которое передавалось у нашего народа из поколения в поколение.

Действительно, осмотрев внимательно помещение, пленники обнаружили под потолком небольшое слуховое окно, которое немцы не заметили. Пролезть в это окошко мог только ребенок. Александр (мой дядя), старший сын бабушки, вскарабкался наверх и оказался на улице. Фашисты, думая, что выйти из сарая невозможно, проявили беспечность, часового у дверей не было. Саша открыл закладку на двери и выпустил всех пленников. Так произошло первое чудо: все остались живы. Правда, в сарай их гнали босиком, а на улице уже лежал снег, зима в 41-ом году началась рано и была очень студеной, бабушка тогда застудила ноги, и до смерти они у нее были покрыты страшными, почти что черными узлами.

Бои под Волоколамском были ужасными, именно там проходило наступление наших войск. Наша родная деревня оказалась между немецкими частями и красной армией. Дом сгорел, единственным, что удалось вынести из горящей избы, была Икона Казанской Богородицы (частично опаленная, со следами пожара, Она находится у меня дома). Что было делать? Надо было как-то спасаться, уходить с пожарища, тем более что вот-вот должен был начаться бой за деревню. И они пошли плохо одетые в лютую стужу с детьми, без еды, без всего – просто в лес. Бабуля говорила: «И вот, миленьки мои, сижу я с детьми под елкой и думаю – Николая, мужа моего, убило, дом сожгли, ничего нет, чем кормить детей - не знаю, а Раиска, самая младшая, плачет, исти хочет, остается одно: смерть всем нам приходит. Помолилась – попросила Богородицу, чтобы вывела Она нас отсюда, или послала смерти легкой и быстрой. Скоро стали мы все цепенеть от мороза, дети примолкли и ну вроде заснули. И вдруг вижу, подходит к нам женщина какая-то, не наша, не с нашей деревни, заглядывает под елку, где мы сидели и говорит:- Ничего с тобой и детьми не случится, останетесь живы.

Перекрестила она нас и вроде как пошла дальше, а я думаю, кто ж это был, деревенских всех знаю, и одежда у нее не такая, как у нас. Ну и спрашиваю соседей своих (они под соседней елью сидели):

- Кто это сейчас здесь был, женщина какая-то?

А они отвечают:

- Не было здесь никого, да и быть не может, кроме наших деревенских.

Потом я поняла, Кто это к нам приходил. Мне-то сразу и не к чему, что и свет-то вокруг Нее был, я там, в лесу, уже ничему не удивлялась. Так вот, миленьки мои, была это сама Божья Матерь, а то, что соседи Ее не видели, это потому, что семья у них была неверующая, и матершинники они были».

И действительно, моя бабушка и ее дети остались живы, хотя рядом падали убитые: им пришлось пересекать поле, так называемую нейтральную полосу, где велся перекрестный огонь. Вот как бабушка об этом говорила: «По правую руку наши, по левую немцы, и стреляют друг по дружке. А пули - что пчелы, только и слышишь: вжи, вжи. А я бреду со своим выводком посередь, думаю - будь что будет, уж скорей бы к одному концу. Что в лесу помирать, что здесь убьют. Прошли все поле, никого из моих даже не ранило, а мальчонку соседского, который увязался с нами, убило, он как раз был из той неверующей семьи».

Вот два рассказа из истории простой деревенской семьи. И таких рассказов, я уверен, можно записать десятки тысяч, если не больше.

Я часто думаю: что давало сил бабушке жить и не просто жить, а радоваться? Ведь я ее ни разу не видел в состоянии уныния или какой-то злобы, раздражения. Прожила она 90 лет, почти весь страшный двадцатый век. Пережила три тяжелых войны, революцию, коллективизацию, голод 20-х и послевоенных годов, из шестерых детей пятерых похоронила, (в конце жизни с ней осталась самая младшая, Рая), и при этом сохраняла поразительное жизнелюбие и мирный дух!

Сравните с современными людьми: ведь одна из наших бед - это агрессия, какая-то необъяснимая, поразительная, иногда превосходящая звериную, агрессия и злоба. Мы объясняем это условиями нашей жизни: неустроенностью, отсутствием денег, обманом бизнесменов и правительства, поведением своих близких. Но посмотрите, разве у Марии Максимовны Кузнецовой, бабы Мани, жизнь была слаще? Много ли у нее было денег, или ее никогда не обманывали и не предавали? Нет, причина нашей агрессивности и злобы, думается, в другом: без веры в Бога - такой, какая была у бабушки - пережить трудности, скорби, испытания и при этом остаться человеком – невозможно. Закончить хотелось бы так, как, наверное, сказала бы баба Маня: «Так вот, миленьки мои, без Бога не до порога, а с Богом - хоть за три моря».

Ин. Савва, Варницы.